![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
anlazzВ прошлом посте был затронут один крайне важный вопрос – а именно, проблема обывательского мышления, совершенно не подходящего к работе с крупными системами. (Инфраструктурными, образовательными, здравоохранительными и т.д.) Собственно, господство указанного явления очень хорошо проявилась во время распада СССР, когда подавляющая часть населения оказалась настроена отрицательно по отношению к любому «крупному» производству или строительству. В результате чего стал возможен распад страны – разделение крупных производственных систем вначале по «национальному признаку». Причем, можно сказать, что собственно национальность тут была вторичной – важным было именно стремление выделится из союзной системы, «уменьшить масштаб». Поэтому, например, на той же Украине подавляющая часть не просто русскоязычных, но и «русскокультурных» людей приняли сторону националистов. Впрочем, чего там Украина – в разного рода Таджикистанах и Узбекистанах (Таджикских и Узбекских ССР) основным источником тяги к выходу послужила именно местная интеллигенция – полностью «русофицированная». (Включая и этнических русских с иными представителями «нетитульных наций».)
Разумеется, через некоторое время эти самые «нетитульные» на своей шкуре испытали то, к чему вели данные «государства» - но было уже поздно. Указанное стремление разделить все «крупное» и свести к отдельных «хуторам» и «аулам» закончилось полным развалом и деградацией всего и вся. Впрочем, отличие России от других государств тут оказалось только в том, что у нее – из-за относительно больших размеров – данный развал оказался менее критичным. Нашей стране удалось сохранить значительную часть «больших систем» - или, по крайней мере, снизить скорость их деградации. Но, как можно легко догадаться, к осознанию важности подобных вещей это не имело ни малейшего отношения – да, постсоветский человек, хлебнув торжества «свободного рынка» в 1990 годы начал немного понимать то, что «раньше было лучше». Но то, на чем основывалось это «лучше», и почему от этого «лучше» в свое время постарались избавиться, разумеется, осталось для него неизвестным.
* * *
Впрочем, получение ответа на данный вопрос чем дальше, тем оказывается важнее: в плане того, что рано или поздно, но потребуется перейти от пользования сохранившимися «большими системами» к развитию и строительству их. В подобном случае необходимость смены «обывательского» мышления на что-то, более пригодное для системной работы, становится неизбежным. Причем, именно, как массовое явление, охватывающему не отдельных «мудрецов», а значительное число людей. Впрочем, как можно догадаться, так же обстояли дела и в «предыдущую итерацию» - то есть, тогда, когда указанный «большие системы» создавались в первый раз. Причем, для нашей страны это было особенно важно –поскольку процесс этого создания занимал крайне короткое время. Фактически период «больших систем» в России можно отсчитывать с начала активной индустриализации конца 1920-начала 1930 годов.
Разумеется, и до этого можно было найти определенные «зачатки» истемного мышления, связанные, например, с железнодорожным транспортом – который стал первой полноценной «большой системой», особенно после начала интеграции отдельных железных дорог в единую государственную систему. (Проводимую под руководством Витте.) Но это были только отдельный «проблески» системного мышления, отсчет которых вести можно, наверное, еще со времен Петра Первого – царя, собственно, и зародившего в России представления о «системах». С началом же индустриализации указанное явление приняло массовую форму. Это могло означать только одно – отбрасывание «обывательских», обыденных представлений и переход на «работу» с более глобальными моделями. И именно это изменение прекрасно отслеживается по имеющимся источникам: СМИ, художественной литературе. (Над последним, кстати, не стоит иронизировать: литература представляет собой прекрасный индикатор состояния общественного сознания. Именно сознания, а не реальности – но нам оно и нужно.) В данных источниках указанное время предстает, как период «больших проектов» - все везде что-то строят, осваивают и внедряют, мелкие обывательские радости практически исчезают из массовых источников, уходя в пресловутый «маленький мир». (Впрочем, по словам тех же Ильфа и Петрова – и тут их настигает воздействие мира «большого».)
Разумеется, можно сказать, что это – идеология, искусственно созданная пропаганда, но это будет ошибкой. «Общий фон» никакими пропагандистскими усилиями не изменить – скажем, в те же 1970 и даже 1980 годы агитационная машина СССР работала не менее эффективно, нежели в 1930-1960 годы, но в указанном смысле ситуация была противоположная. Например, даже в кинематографе этот период ощущается, как период «личной жизни», ухода в личные переживания и проблемы, хотя был огромный пласт «общественно-политического кино» - скажем, на военную тематику – но это ничего не меняло. Даже наоборот: «военная тема» приобрела тогда подчеркнуто личный, можно сказать даже, интимный оттенок – что стало достижением в искусстве, но одновременно свидетельствовало о начавшемся торжестве «обывательского мира». В любом случае разница между тем, что было в период активной индустриализации и тем, что можно обозначить, как позднесоветское время, читается довольно четко.
Кстати, одним из главных индикаторов начала критического периода можно считать отказ от знаменитого «Сталинского плана преобразования природы» - потрясающего по масштабам проекта преобразования земель. Разумеется, это было только начало кризиса, продолжавшегося более двух десятилетий – за это время не раз казалось, что системное мышление все-таки побеждает. (Было освоение космоса, очередной виток модернизации промышленности, наконец, пресловутая Целина – все это свидетельствовало о том, что борьба за «большие проекты» идет.) Однако указанного оказалось недостаточным –и где-то со второй половины 1970 годов начался откат, с каждым днем набирающий все больше силы. (Развитие «серой зоны», сворачивание крупных проектов и «вялое» развитие того, что еще оставалось). Итогом данного процесса и стал 1991 год.
* * *
В чем же была причина подобного изменения? Почему обыватель, составляющий большинство в те же 1920 годы – о чем, например, прекрасно написано в «12 стульях» и «Золотом теленке» - в то время оказался слабее, нежели поднятая Советской властью индустриализационная волна? А в 1970 годы, период, когда, как могло показаться, Советский Союз имел максимальную силу и огромное количество людей, вовлеченных в «проектный мир», в том числе, и высокотехнологичный, тот самый «Мир Понедельника» - указанный обыватель неожиданно одержал реванш? Этот вопрос крайне важен, причем не только в историческом смысле, но и в плане «разбора» одного из базовых мифов нынешней «эпохи поражений» - «мифа о человеческой природе». То есть – представления о том, что человек есть существо, могущее вести себя только определенным образом, так, как это принято у обывателей.
Так что понимание причин господства «обыденного сознания», и, что еще важнее – торжества его противоположности является одним из ключей для выхода из текущего кризиса. К счастью, общее понимание оснований данного процесса все-таки есть. (Разумеется, сейчас оно только намечено – но и это крайне важно в плане понимания разного рода социодинамических процессов.) Собственно, основание для него служит известная идея основателей социодинамики – Маркса с Энгельсом о том, что в базисе человечества лежит система общественного производства и она-то и определяет общественное сознание. (Кстати, я считаю название «марксизм» крайне неудачным, наподобие того, как если бы механику обозвали «ньютонизмом», а геометрию – «пифагорианством».) Именно оно – это самое производство – и определило поражение обывателей в 1930-1960 годы и торжество их в 1970-1980. А точнее – не само производство, а его «производная», т.е., скорость роста. Это очень важно – поскольку в позднем СССР общий промышленный базис был гораздо выше, нежели в раннесоветское время, однако указаенная скорость оказывалась намного меньшей. Что, в свою очередь, задало и соответствующие паттерны поведения большинства: стремление к активному изменению мира во втором случае и приспособления в первом.
Собственно, вот тут то и лежит корень советских проблем, постепенно перешедших в проблемы постсоветские: если главным способом выживания является развития умения приспосабливаться к имеющимся условиям, то нет ничего странного в том, что «горизонт событий» сужается до ближайшего окружения. В самом деле, разве для того, чтобы «сделать карьеру» на непыльной работе, достать пресловутый «дефицит» и вообще, «построить коммунизм на отдельно взятом дачном участке за трехметровым забором», не является первой необходимостью бороться с теми, кто готов сделать то же самое? (Поскольку иначе они захапают то, что необходимо для этого – и план окажется невыполнимым.) На любые глобальные вещи при этом банально не хватить ресурсов – сознание не бесконечно. В условиях же, когда новые проекты генерируются постоянно, возникает иная ситуация – тут вместо того, чтобы «обустраивать свою норку», свое с боем достигнутое место в жизни можно просто бросить его и уехать на новое место.
С учетом того, что люди, исповедующие обывательские паттерны это вряд ли сделают, подобная ситуация порождает «положительный отбор» последних. В том смысле, что на «новых проектах» оказываются люди с «длинностратегическим мышлением», а обыватели концентрируются на старых. (Это хорошо заметно в 1930 и особенно, 1960 годы – когда «новые отрасли» оказывались практической противоположностью старым в указанном плане.) Ну, а дальше – начинают работать системные правила, согласно которым подобные низкоэнтропийные системы выступают «генераторами негэнтропии», приводя к упорядочиванию всего, соприкасающегося с ними. (Хороший пример – коммуна Макаренко, легко «переварившая» присоединенную к ней деградировавшую Куряжскую воспитательную колонию.) В общем, возникает «волна проектности», охватывающая все общество и приводящая к вытеснению обывателей в маргинальные области.
* * *
Правда, это работает, как уже было сказано, только до того момента, когда образование новых систем – предприятий и отраслей – идет в активном режиме. Стоит остановить процесс – и система оказывается в критическом состоянии. Ну, и самое главное – появление этих самых «новых систем» не должно включать в себя значительный конкурентный элемент. Кстати, с небольшим уровнем конкуренции подобная ситуация неплохо справляется – эта конкуренция тут играет даже несколько стимулирующую роль. Но только с небольшим – когда выживание «новых проектов» становится связанным с уничтожением других упомянутый фактор их стимулятора превращается в угнетателя. (Кстати, это очень хорошо видно и для «несоветской экономики»: до определенного уровня наполненности рынка возможно образование компаний, в которых поддерживается то самое стремление к «длинным стратегиям» и прочие конструктивные вещи. Но стоит этому самому наполнению дойти до определенного предела – и все это исчезаем, приводя к господству противоположных вещей.)
В общем, главным фактором, стимулирующим антиобывательское сознание, является активное развитие экономики и направленность ее на «новые направления». И наоборот – замедление роста, а уже тем более, «подморозка», «сбережение сил» есть самый главный способ привести к торжеству обывателей. Которые очень быстро приведут эту самую «подморозку» к гниению и разрушению – как это случилось в 1991 году и продолжается сейчас. (То есть – отказ от развития в обмен на стабильность ведет к потере и стабильности.) Разумеется, описанная ситуация есть крайне упрощенная социодинамическая модель, не учитывающая разного рода нюансы – о которых надо будет говорить отдельно – однако сути это не меняет. Любой застой неизбежно ведет к гибели. Впрочем, как можно догадаться, этот процесс так же нелинеен: гибель системы «автоматически» приводит разрушению механизмов, актуализирующих указанный застой – что, в свою очередь, приводит к появлению оснований для нового рывка. (Хотя, опять-таки, в реальности данный процесс гораздо сложнее и неоднозначнее – но суть его остается именно такой.)
Ну, а о том, какие выводы можно сделать из вышесказанного – надо говорить отдельно…
Разумеется, через некоторое время эти самые «нетитульные» на своей шкуре испытали то, к чему вели данные «государства» - но было уже поздно. Указанное стремление разделить все «крупное» и свести к отдельных «хуторам» и «аулам» закончилось полным развалом и деградацией всего и вся. Впрочем, отличие России от других государств тут оказалось только в том, что у нее – из-за относительно больших размеров – данный развал оказался менее критичным. Нашей стране удалось сохранить значительную часть «больших систем» - или, по крайней мере, снизить скорость их деградации. Но, как можно легко догадаться, к осознанию важности подобных вещей это не имело ни малейшего отношения – да, постсоветский человек, хлебнув торжества «свободного рынка» в 1990 годы начал немного понимать то, что «раньше было лучше». Но то, на чем основывалось это «лучше», и почему от этого «лучше» в свое время постарались избавиться, разумеется, осталось для него неизвестным.
* * *
Впрочем, получение ответа на данный вопрос чем дальше, тем оказывается важнее: в плане того, что рано или поздно, но потребуется перейти от пользования сохранившимися «большими системами» к развитию и строительству их. В подобном случае необходимость смены «обывательского» мышления на что-то, более пригодное для системной работы, становится неизбежным. Причем, именно, как массовое явление, охватывающему не отдельных «мудрецов», а значительное число людей. Впрочем, как можно догадаться, так же обстояли дела и в «предыдущую итерацию» - то есть, тогда, когда указанный «большие системы» создавались в первый раз. Причем, для нашей страны это было особенно важно –поскольку процесс этого создания занимал крайне короткое время. Фактически период «больших систем» в России можно отсчитывать с начала активной индустриализации конца 1920-начала 1930 годов.
Разумеется, и до этого можно было найти определенные «зачатки» истемного мышления, связанные, например, с железнодорожным транспортом – который стал первой полноценной «большой системой», особенно после начала интеграции отдельных железных дорог в единую государственную систему. (Проводимую под руководством Витте.) Но это были только отдельный «проблески» системного мышления, отсчет которых вести можно, наверное, еще со времен Петра Первого – царя, собственно, и зародившего в России представления о «системах». С началом же индустриализации указанное явление приняло массовую форму. Это могло означать только одно – отбрасывание «обывательских», обыденных представлений и переход на «работу» с более глобальными моделями. И именно это изменение прекрасно отслеживается по имеющимся источникам: СМИ, художественной литературе. (Над последним, кстати, не стоит иронизировать: литература представляет собой прекрасный индикатор состояния общественного сознания. Именно сознания, а не реальности – но нам оно и нужно.) В данных источниках указанное время предстает, как период «больших проектов» - все везде что-то строят, осваивают и внедряют, мелкие обывательские радости практически исчезают из массовых источников, уходя в пресловутый «маленький мир». (Впрочем, по словам тех же Ильфа и Петрова – и тут их настигает воздействие мира «большого».)
Разумеется, можно сказать, что это – идеология, искусственно созданная пропаганда, но это будет ошибкой. «Общий фон» никакими пропагандистскими усилиями не изменить – скажем, в те же 1970 и даже 1980 годы агитационная машина СССР работала не менее эффективно, нежели в 1930-1960 годы, но в указанном смысле ситуация была противоположная. Например, даже в кинематографе этот период ощущается, как период «личной жизни», ухода в личные переживания и проблемы, хотя был огромный пласт «общественно-политического кино» - скажем, на военную тематику – но это ничего не меняло. Даже наоборот: «военная тема» приобрела тогда подчеркнуто личный, можно сказать даже, интимный оттенок – что стало достижением в искусстве, но одновременно свидетельствовало о начавшемся торжестве «обывательского мира». В любом случае разница между тем, что было в период активной индустриализации и тем, что можно обозначить, как позднесоветское время, читается довольно четко.
Кстати, одним из главных индикаторов начала критического периода можно считать отказ от знаменитого «Сталинского плана преобразования природы» - потрясающего по масштабам проекта преобразования земель. Разумеется, это было только начало кризиса, продолжавшегося более двух десятилетий – за это время не раз казалось, что системное мышление все-таки побеждает. (Было освоение космоса, очередной виток модернизации промышленности, наконец, пресловутая Целина – все это свидетельствовало о том, что борьба за «большие проекты» идет.) Однако указанного оказалось недостаточным –и где-то со второй половины 1970 годов начался откат, с каждым днем набирающий все больше силы. (Развитие «серой зоны», сворачивание крупных проектов и «вялое» развитие того, что еще оставалось). Итогом данного процесса и стал 1991 год.
* * *
В чем же была причина подобного изменения? Почему обыватель, составляющий большинство в те же 1920 годы – о чем, например, прекрасно написано в «12 стульях» и «Золотом теленке» - в то время оказался слабее, нежели поднятая Советской властью индустриализационная волна? А в 1970 годы, период, когда, как могло показаться, Советский Союз имел максимальную силу и огромное количество людей, вовлеченных в «проектный мир», в том числе, и высокотехнологичный, тот самый «Мир Понедельника» - указанный обыватель неожиданно одержал реванш? Этот вопрос крайне важен, причем не только в историческом смысле, но и в плане «разбора» одного из базовых мифов нынешней «эпохи поражений» - «мифа о человеческой природе». То есть – представления о том, что человек есть существо, могущее вести себя только определенным образом, так, как это принято у обывателей.
Так что понимание причин господства «обыденного сознания», и, что еще важнее – торжества его противоположности является одним из ключей для выхода из текущего кризиса. К счастью, общее понимание оснований данного процесса все-таки есть. (Разумеется, сейчас оно только намечено – но и это крайне важно в плане понимания разного рода социодинамических процессов.) Собственно, основание для него служит известная идея основателей социодинамики – Маркса с Энгельсом о том, что в базисе человечества лежит система общественного производства и она-то и определяет общественное сознание. (Кстати, я считаю название «марксизм» крайне неудачным, наподобие того, как если бы механику обозвали «ньютонизмом», а геометрию – «пифагорианством».) Именно оно – это самое производство – и определило поражение обывателей в 1930-1960 годы и торжество их в 1970-1980. А точнее – не само производство, а его «производная», т.е., скорость роста. Это очень важно – поскольку в позднем СССР общий промышленный базис был гораздо выше, нежели в раннесоветское время, однако указаенная скорость оказывалась намного меньшей. Что, в свою очередь, задало и соответствующие паттерны поведения большинства: стремление к активному изменению мира во втором случае и приспособления в первом.
Собственно, вот тут то и лежит корень советских проблем, постепенно перешедших в проблемы постсоветские: если главным способом выживания является развития умения приспосабливаться к имеющимся условиям, то нет ничего странного в том, что «горизонт событий» сужается до ближайшего окружения. В самом деле, разве для того, чтобы «сделать карьеру» на непыльной работе, достать пресловутый «дефицит» и вообще, «построить коммунизм на отдельно взятом дачном участке за трехметровым забором», не является первой необходимостью бороться с теми, кто готов сделать то же самое? (Поскольку иначе они захапают то, что необходимо для этого – и план окажется невыполнимым.) На любые глобальные вещи при этом банально не хватить ресурсов – сознание не бесконечно. В условиях же, когда новые проекты генерируются постоянно, возникает иная ситуация – тут вместо того, чтобы «обустраивать свою норку», свое с боем достигнутое место в жизни можно просто бросить его и уехать на новое место.
С учетом того, что люди, исповедующие обывательские паттерны это вряд ли сделают, подобная ситуация порождает «положительный отбор» последних. В том смысле, что на «новых проектах» оказываются люди с «длинностратегическим мышлением», а обыватели концентрируются на старых. (Это хорошо заметно в 1930 и особенно, 1960 годы – когда «новые отрасли» оказывались практической противоположностью старым в указанном плане.) Ну, а дальше – начинают работать системные правила, согласно которым подобные низкоэнтропийные системы выступают «генераторами негэнтропии», приводя к упорядочиванию всего, соприкасающегося с ними. (Хороший пример – коммуна Макаренко, легко «переварившая» присоединенную к ней деградировавшую Куряжскую воспитательную колонию.) В общем, возникает «волна проектности», охватывающая все общество и приводящая к вытеснению обывателей в маргинальные области.
* * *
Правда, это работает, как уже было сказано, только до того момента, когда образование новых систем – предприятий и отраслей – идет в активном режиме. Стоит остановить процесс – и система оказывается в критическом состоянии. Ну, и самое главное – появление этих самых «новых систем» не должно включать в себя значительный конкурентный элемент. Кстати, с небольшим уровнем конкуренции подобная ситуация неплохо справляется – эта конкуренция тут играет даже несколько стимулирующую роль. Но только с небольшим – когда выживание «новых проектов» становится связанным с уничтожением других упомянутый фактор их стимулятора превращается в угнетателя. (Кстати, это очень хорошо видно и для «несоветской экономики»: до определенного уровня наполненности рынка возможно образование компаний, в которых поддерживается то самое стремление к «длинным стратегиям» и прочие конструктивные вещи. Но стоит этому самому наполнению дойти до определенного предела – и все это исчезаем, приводя к господству противоположных вещей.)
В общем, главным фактором, стимулирующим антиобывательское сознание, является активное развитие экономики и направленность ее на «новые направления». И наоборот – замедление роста, а уже тем более, «подморозка», «сбережение сил» есть самый главный способ привести к торжеству обывателей. Которые очень быстро приведут эту самую «подморозку» к гниению и разрушению – как это случилось в 1991 году и продолжается сейчас. (То есть – отказ от развития в обмен на стабильность ведет к потере и стабильности.) Разумеется, описанная ситуация есть крайне упрощенная социодинамическая модель, не учитывающая разного рода нюансы – о которых надо будет говорить отдельно – однако сути это не меняет. Любой застой неизбежно ведет к гибели. Впрочем, как можно догадаться, этот процесс так же нелинеен: гибель системы «автоматически» приводит разрушению механизмов, актуализирующих указанный застой – что, в свою очередь, приводит к появлению оснований для нового рывка. (Хотя, опять-таки, в реальности данный процесс гораздо сложнее и неоднозначнее – но суть его остается именно такой.)
Ну, а о том, какие выводы можно сделать из вышесказанного – надо говорить отдельно…
