![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
В свое время – не так уж и давно, лет где-то лет десять-пятнадцать назад – «коммунистический дискурс» начал выходить из того забвения и проклятия, в котором он провел предыдущее пятнадцатилетие. В том смысле, что до некоторых людей начало доходить, что коммунизм – это не про Гулаг и массовые расстрелы, и даже не про дефицит и партсобрания. А про общество, которое способно было бы разрешить те кризисы, что стали очевидными к данному времени. (Вторая половина 2000 годов.)
На этом фоне начали возникать вначале более робкие, а потом все более смелые идеи о том, как бы можно было бы перейти к такому обществу. Разумеется, при этом постоянно подчеркивалось, что не «коммунизм советского типа», и что с миром «Гулага-репрессий-дефицита» он не имеет никакой связи. Да и вообще, очень часто прямо подчеркивалось, что это не коммунизм, это другое… Тем не менее, основной смысл данных поисков состоял именно в том, чтобы создать какую-то альтернативу имеющейся социальной системе, причем даже тогда понятно было, что альтернатива эта должна иметь в основании солидарность, а не конкуренцию каждого с каждым. Причем, к этому времени уже стало понятным, что выглядевшая еще недавно (в начале десятилетия) столь привлекательной «консервативная утопия» имеет такое множество недостатков, что на данную роль не подходит. (Разумеется, речь идет о тех, кто пытался критически осмыслить происходящее.)
Именно в это время произошло «открытие» того же «мира Полудня» Стругацких. Именно «мира» - в том смысле, что книги данных авторов читали и до этого, однако над типом общественного устройства при этом предпочитали не задумываться. На самом деле, кстати, подобное восприятие – частое явление, так как авторы произведений – за редким исключением – пишут вовсе не о тех или иных особенностях социального бытия, а о мыслях и чувствах героев. (И поэтому, читая ту же «Войну и мир», обычно мало кто задумывается о том, что речь там идет о жизни помещиков-крепостников.)
* * *
Так вот, во второй половине 2000 годов ряд читателей вдруг, «неожиданно», обнаружили, что у столь любимых ими авторов приключений Руматы Эсторского и Максима Каммерера описано общественное устройство, не только не имеющее ничего общего с либеральной буржуазной республикой (и уж, разумеется, с «диким постсоветским капитализмом»), но и прямо названное авторами коммунизмом. Этот означало, что данное общество может быть крайне привлекательным, что вызвало определенный когнитивный диссонанс. Поскольку базисом общественного сознания постсоветского человека являлось именно «отрицание совка», отождествление советского социализма с самым худшим общественным устройством в мире. (Сейчас уже почти забыто, то в 1990 годы и фашизм воспринимался более позитивно, нежели указанное устройство.) А коммунизм и «совок» в сознании постсоветского человека были «сцеплены» очень жестко.
Разумеется, указанная особенность – т.е., противоречие между «хорошим коммунизмом» тех же Стругацких (или иных авторов) и «плохим коммунизмом совка» - должна была быть разрешена. И она была разрешена через идею «нового человека». Да, именно так – это самое популярное как раз в «совке» понятие было извлечено на свет, однако в совершенно ином виде. В том смысле, что речь шла вовсе не о «воспитании» - как было принято в советское время (или, точнее, воспринималось основной массой людей) – а о некоем более фундаментальном изменении. ( Read more... )
На этом фоне начали возникать вначале более робкие, а потом все более смелые идеи о том, как бы можно было бы перейти к такому обществу. Разумеется, при этом постоянно подчеркивалось, что не «коммунизм советского типа», и что с миром «Гулага-репрессий-дефицита» он не имеет никакой связи. Да и вообще, очень часто прямо подчеркивалось, что это не коммунизм, это другое… Тем не менее, основной смысл данных поисков состоял именно в том, чтобы создать какую-то альтернативу имеющейся социальной системе, причем даже тогда понятно было, что альтернатива эта должна иметь в основании солидарность, а не конкуренцию каждого с каждым. Причем, к этому времени уже стало понятным, что выглядевшая еще недавно (в начале десятилетия) столь привлекательной «консервативная утопия» имеет такое множество недостатков, что на данную роль не подходит. (Разумеется, речь идет о тех, кто пытался критически осмыслить происходящее.)
Именно в это время произошло «открытие» того же «мира Полудня» Стругацких. Именно «мира» - в том смысле, что книги данных авторов читали и до этого, однако над типом общественного устройства при этом предпочитали не задумываться. На самом деле, кстати, подобное восприятие – частое явление, так как авторы произведений – за редким исключением – пишут вовсе не о тех или иных особенностях социального бытия, а о мыслях и чувствах героев. (И поэтому, читая ту же «Войну и мир», обычно мало кто задумывается о том, что речь там идет о жизни помещиков-крепостников.)
* * *
Так вот, во второй половине 2000 годов ряд читателей вдруг, «неожиданно», обнаружили, что у столь любимых ими авторов приключений Руматы Эсторского и Максима Каммерера описано общественное устройство, не только не имеющее ничего общего с либеральной буржуазной республикой (и уж, разумеется, с «диким постсоветским капитализмом»), но и прямо названное авторами коммунизмом. Этот означало, что данное общество может быть крайне привлекательным, что вызвало определенный когнитивный диссонанс. Поскольку базисом общественного сознания постсоветского человека являлось именно «отрицание совка», отождествление советского социализма с самым худшим общественным устройством в мире. (Сейчас уже почти забыто, то в 1990 годы и фашизм воспринимался более позитивно, нежели указанное устройство.) А коммунизм и «совок» в сознании постсоветского человека были «сцеплены» очень жестко.
Разумеется, указанная особенность – т.е., противоречие между «хорошим коммунизмом» тех же Стругацких (или иных авторов) и «плохим коммунизмом совка» - должна была быть разрешена. И она была разрешена через идею «нового человека». Да, именно так – это самое популярное как раз в «совке» понятие было извлечено на свет, однако в совершенно ином виде. В том смысле, что речь шла вовсе не о «воспитании» - как было принято в советское время (или, точнее, воспринималось основной массой людей) – а о некоем более фундаментальном изменении. ( Read more... )
